Язык и форма изложения пророчеств

Творческая сила пророков отразилась и на их литературных произведениях — пророческие книги относятся к числу наиболее интересных произведений древнейшей еврейской литературы. Как и везде, новые взгляды и новые идеи вызвали к жизни новые богатства языка. Так как каждый пророк, несмотря на общий идеал, объединявший всех их, сохранил свою индивидуальность, то естественно, что каждый из них создал свой собственный язык (ср. талмудическое изречение דחא ןונגםב םיאבנתמ םיאיבנ ינש ןיא — два пророка не выражаются одинаковым стилем; Сангед., 89а). Общим всем им был лишь тот благородный пафос, который царит в их речах.

Речи их не являются продуктом литературного искусства; нет, это скорее откровение стихийных сил, и тот стиль пророков, который нас так часто поражает, так же прекрасен и величествен, как картины природы, столь же неподражаем, как последние. Часто речь пророков заключена в форму видений, посещавших их. Они действительно переживали все переданное ими, так как находились целиком во власти идеи.

Некоторые пророки описали нам тот внутренний процесс, который они пережили, почувствовав в себе призвание пророка (Исаия, Иеремия, Иезекиил); обуявший их дух, подчинивший навсегда всю их личность, они рисовали в форме видения, когда Господь посвящал их на путь тернистый и полный лишений, который на первых порах их ужасает.

Любимой чертой пророческой проповеди являются образные выражения, параболы и крайне живая речь. Пророки часто повествует о том, что Господь ему дал узреть, и в этом видении должно заключаться указание для народа, весть о чем-то грядущем (Амос, 7, 1—9; Иеремия, 1, 11—15; 24, 1—10; Иезек., 8, 1—9; 37, 1—14). У позднейших пророков (Зехарии, Даниила, но уже и у Иезекиила) ангелы являются гораздо чаще, чем у их предшественников, получавших свое вдохновение непосредственно от Господа. Об этой форме откровения пророки выражаются ничуть не двусмысленно, несмотря на то, что употребляют образную речь. Господь открывается им; преисполненные Божьего духа истины и справедливости, они начинают распознавать истинное и справедливое, служению которым они и отдаются всецело. На языке пророка это гласит: "Бог говорил мне". Величайшие, а по времени и древнейшие пророчества довольствовались одним этим оборотом речи. И во всех перипетиях своей жизни они видели Божье предопределение, избравшее их на этот священный пост.

Некоторые пророки совершали такие деяния, которые обращали на себя всеобщее внимание народа, а затем истолковывали их символически и переносили в будущее Израиля. Этим способом воздействия на умы чаще других пользовался Иезекиил, у которого порою даже трудно отличить, имеем ли мы дело с действительностью или с видением. Пророческие истины не только проповедовались, но и переживались. Деяния Иеремии, символические поступки которого просты, оставляют глубокое впечатление благодаря той манере, с которой он их производит перед народом. Стоит вспомнить историю с поясом (13, 1 и сл.), с кувшином (19, 1 и сл.), с ярмом (27, 2 и сл.).

Картины, которые рисовали пророки, они брали из будничной жизни и из окружающей их природы. Одним из их излюбленных образов является представление союза между народом и Богом в виде брачного союза, причем отпадение Израиля уподобляется нарушению брачного обета со стороны Израиля; идолопоклонство часто рисуется при этом в виде флирта или прелюбодеяния — впрочем, следует отметить, что действительно культ этот часто связывался с последним.

Другим излюбленным мотивом их является изображение народа в виде виноградной лозы, стоившей много труда владельцу своему и оказавшейся впоследствии прогнившей и принесшей одно лишь разочарование. Известна песнь о винограднике у Исаии (5, 1—7); та же картина, с некоторыми изменениями, встречается у Гошеи (10, 1), у Иеремии (2, 21) и у других. Часто встречается уподобление еврейского народа ребенку по отношению к своему Отцу Небесному; та же связь рисуется в виде отношений пастуха и овец, причем овцами являются евреи или другие народы земли, пастухом же, заботящимся о своем стаде, — Господь. Иной раз в роли пастухов выступают вожди народа, пророки и законоучители. Плохие цари и лжепророки рисуются в виде бессовестных пастухов, пожирающих мясо и молоко овец, облачающихся в их шерсть и бросивших всякую заботу о своем стаде. Но, кроме этих всем пророкам общих сравнений, каждый из них имеет и свои излюбленные картины.

Исаия сравнивает народное тело с телом больного человека (1, 5—9), со сгнившим деревом (1, 30). Он сравнивает мощь победоносной Ассирии с острой бритвой (7, 30), легко снимающей все, что она встречает по пути, или с тяжелым ярмом, а то и с розгой (9, 3). Особенно богат в этом отношении живописный язык Иеремии. Милость Бога рисует он неиссякаемым источником свежей влаги (2, 13); с особой художественной силой рисует он набег скифов, который ему пришлось пережить. Орды кочевников сравнивает он со стаями диких зверей, ворвавшихся в город (2, 15; 4, 7). Колчаны их кажутся ему разверстыми могилами (5, 16); силою отличаются описания опустошений, произведенных диким народом (4, 23—26). Евреев он сравнивает с замученною до смерти женщиною (4, 31).

Богатым языком блещет также речь Гошеи и Амоса. Их картины заимствованы по большей части из роскошной природы Северного царства. У Исаии II эти картины взяты из яркой и блестящей жизни Вавилона, где сверкает роскошь драгоценностей и пышность царских дворцов. Из жизни больших торговых центров взяты картины Иезекиила. Описание торговой деятельности Тира, его судов и широких международных сношений должно быть отнесено к лучшим памятникам всемирной литературы.

Особым великолепием отличаются речи Иезекиила и картинные изображения его, свидетельствующие о богатом жизненном опыте и разносторонности пророков. Речи его обнаруживают в нем дальновидного политика с широким кругозором. Манера изложения и красота пророческого стиля производят и по сию пору обаятельное впечатление, если даже не считаться с их этическою ценностью. Речи их крайне далеки от сухих проповедей морали: они, подобно вечно юным силам стихии, всегда производят впечатление. Никогда речь пророков не казалась устаревшей, и ей много обязано еврейское пророчество своим бессмертием.

Отличаются пророки один от другого и особым ритмом речи. Язык их вообще поэтический и риторичный. Но у Исаии это тонко отделанная эпиграмма. Каждое предложение является мыслью в форме эпиграммы. Излюбленная манера Амоса — приводить три тяжких преступления, которые как-никак можно было бы еще простить, если бы не четвертое, переполняющее чашу терпения. Легкая ирония и грусть сквозят в речах Гошеи. То же можно сказать и о Михе.

Высшая степень красноречия присуща Иеремии. Его речь льется неудержимо, смело, захватывающим образом. Но речь его не является обработанной, холодно обдуманной, она вырывается стихийно в минуты высшего экстаза. Слова его то льются страстно, грозно негодуя на зло, то они мягки, трогательны и полны сострадания; и грустными, нежными речами и полными надежды словами утешает он народ, который он только что бичевал. Чарующее будущее рисует он ему, и слова его увлекают. В его неподражаемой речи сливается вся гамма человеческих чувствований: грусть и боль, негодование и гнев, горе и отчаяние, любовь и сострадание, надежда и радость.

Слова Иезекиила обнаруживают заранее подготовленную речь. Он влияет содержанием своей проповеди, своею последовательностью и неоспоримой железной логикой. Картины его строго продуманы, и он не позволяет себе увлечься красноречием. Любит он и иронию, и презрительный смех. Над злом Иеремия плачет, и оно приводит его в содрогание; Иезекиил же удостаивает зло одного лишь презрения, потому что оно кажется ему слишком низким. Это человек не чувства, а мысли и строгой логики.

Мастером утешения и ободрения является Исаия II, создавший собственную речь, и никогда еще оскорбленному и униженному народу не приходилось слышать таких проникновенных речей. Красива его плавная речь, пересыпанная мастерскими картинами. Подсказанная глубоким убеждением, речь его дышит энтузиазмом и живостью; возбуждающая сила его слова действует и поныне. Изящная ирония, чарующая ритмичность слов, живой задор полемики, уничтожающей все возражения, — характерные черты его речи. Порою он спешит сам привести то, что ему могли бы возразить противники, чтобы тем паче доказать слабость возражения. Речь его не предназначена небольшому кружку лиц, нет — ему кажется, будто его слушает все человечество, перед которым он и защищает свои тезисы. Вместе с тем он говорит с глубоким сознанием, что его речи ждет бессмертие, и с высоты своего положения он глядит вниз на человечество и на столетия.

И это богатое содержание пророческих книг, неподражаемое великолепие стиля и своеобразие речи вознесли пророческие книги на ту высоту, которую они занимают во всемирной литературе. В религиозной литературе они будут занимать всегда первое место. Никогда эти книги не устареют, и никогда они не утратят прелести новизны, вечно будет казаться, что они только что лишь созданы и стоят в непосредственной связи с современностью. Ибо их первоисточник неиссякаем, и доколе будут существовать в мире поборники идеала справедливости и истины, до тех пор они будут видеть в пророках своих славных наставников и предтечей. (Ср. статьи об отдельных пророках, а также Вавилонское пленение).

Ср.: Graetz, Gesch., II; Geiger, Das Judenthum u. seine Geschichte, 2-е изд., Бреславль, 1910; Ewald, Die Propheten des Alten Bundes, Геттинген, 1867—68; Cornill, Der israelitische Prophetismus, Страсбург, 1906; Duhm, Die Theologie der Propheten, Бонн, 1875; Kuenen, De Profeten en de Profetie onder Israel, Лейден, 1875; Smith, The Prophets of Israel, Эдинбург, 1895; Maybaum, Die Entwickelung des israelitischen Prophetismus, Берлин, 1883; Darmsteter, Les Prophètes d'Israel, Париж, 1895 (имеется рус. перевод); Michelet, Israels Propheten, Фрейбург, 1898; Kraetzschmar, Prophet und Seher im alten Israel, Тюбинген, 1901; Kleinert, Die Propheten Israels in sozialer Beziehung, Лейпциг, 1905; Réville, Le Prophétisme hébreu, Париж, 1906; Budde, Geschichte der althebr. Literatur, Лейпциг, 1906; Koenig, Alttestam. Propheten u. d. moderne Geschichtsforschung, Гютерсло, 1910; J. E., X, 215 и сл.; Hastings, Dict. Bib., s. v.; Л. Каценельсон, "Религия и политика у древних евреев", "Будущность", 1900 г. С. Бернфельд. Раздел1.

Пророчество как психологическое явление по данным Библии

Процесс откровения сам по себе остается невыясненным. По словам самих пророков, откровение приходит свыше и вызвать его по собственному желанию они не в силах. Откровение охватывало пророка со сверхъестественною силой (Ам., 3, 8), и рука Господа тяготела над ним (Ис., 8, 11; Иезек., 1, 3). Сам пророк подобен опьяненному (Иер., 23, 9), и речь его льется вопреки его воле, не считаясь с тем, что он желает сказать. Господь как бы "обольщает" его пророчествовать (Иезек., 14. 9). Напрасно пророк борется с клокочущим внутри его "гневом Господа" (Иер., 6, 11), слово Божье горит в нем, и он не может хранить молчание (Иер., 20, 9) и, обливаясь слезами, произносит суровый приговор, вложенный в его уста. С другой стороны, наступает момент, когда он молчит (Иезек., 3, 24 и сл.), его уста сомкнуты и он не отвечает вопрошающему его народу (Иезек., 14, 1 и сл.), когда по воле Господа он лишен откровения (Ам., 8, 11; Плач Иер., 2, 9; Иезек., 14 ,3; 20, 3).

Эти исключительные откровения нельзя рассматривать как нечто совершенно отличное от того постоянного состояния таинственного общения с Господом, в котором находится пророк. У него есть полное сознание, что Господь говорит с ним, чтобы возвестить новое вещее слово, что он избран с этой целью с детства (Иер., 1, 5, 6). Пророк постепенно все более и более приближался к Божеству, наконец наступали мгновения, когда экзальтация доходила до своего апогея и он чувствовал непосредственную близость Бога, когда Божественная воля была для него особенно ясна.

Откровения, полученные пророком, являлись, главным образом, как видение и слово. Видение близко к параболе. Видение — нечто вроде объективного проявления Божественного откровения. Порою известная картина вызывает у пророка соответствующую идею, порою, наоборот, мысль пророка получает наконец пластическое яркое изображение в данном проявлении.

Видения пророков не являются чисто литературным приемом либо продуктом воображения. Это — нечто реальное, имевшее место в действительности, хотя не всегда следует предполагать предшествующее ему состояние экстаза. Даже напротив, в состоянии полного сознания пророки классического периода пророчества имели видения, и экстаз редко сопутствовал им. Видения эти могут быть объяснены только психологически, и на подобные видения претендовали и так назыв. лжепророки.

Для того, чтобы лучше разобраться в соотношениях экстаза и видения, следует помнить, что μαντεία язычников имели необходимым условием полусознательное состояние, иначе говоря, экстаз; но по отношению к высшим проявлениям еврейского пророчества критика этого не признает, несмотря на то, что некоторые П. не были чужды ему. И Иеремия (1, 9), и Исаия (8, 11) употребляют одно и то же выражение (די, рука Божия) для того, чтобы изобразить ту силу, которая владела ими.

Введение к речам Билеама (Валаама) гласит: "Изречения Билеама, сына Беора, изречения мужа, чьи глаза сомкнуты", т. е. слова человека в момент экстаза, когда он слеп ко всему внешнему миру. Дальнейшая характеристика гласит: "Изречение слышавшего слово Божье, видящего видения Всемогущего, падающего, но глаза его открыты" (Числ., 24, 4). Сопоставляя это место с другим: "Если есть пророк среди вас, то Я открываюсь ему в видении, во сне говорю с ним. Но не так с рабом моим, Моисеем. Устами к устам говорю Я с ним, и явно, а не в загадках..." — мы замечаем что видения и сны являются обыкновенной формой пророческого откровения; но особая форма видения Моисея служит показателем тех высших проявлений вдохновения, которыми были одарены лучшие люди.

Пророки времен Саула не отвечали более высоким запросам последующих поколений, когда понятие о Боге также стало выше. Пророки 7 и 8 вв. очень мало говорят о своих видениях, ближе других к пророкам древности стоял Амос. Интересно отметить, что для выражения слышанного от Господа древние пророки пользовались формулой יי רמא הכ или י םואנ лишь изредка, но, начиная с Иеремии, выражение это фигурирует очень часто. Возможно, что этим имели в виду оттенить противоположность видений лжепророков; впрочем, по отношению к Иезекиилу, который имел так много видений, это объяснение недостаточно. [По статье Т. К. Cheyne в Encyclopaedia Biblica, IV, 3869]. 

Пророчество в noбиблейской литературе

Первый, кто задался целью проследить предполагаемое особое душевное состояние, необходимое для получения дара пророчества, был Филон Александрийский. Как и во многом другом, Филон руководствовался и в данном случае Платоном, принимая его теорию энтузиазма (Phaedrus 534, изд. Stephanus'a). Чтобы Божественный свет мог проникнуть в человека, необходимо предварительно потушить человеческий. Благодаря полнейшему исчезновению человеческого смертного духа и внедрению божественного бессмертного пророк становится пассивным орудием в руках высшей силы, в то время как его собственная воля парализуется (Philo, Quis rerum divinarum haeres sit, § 53).

Сам пророк "ничего не выражает собственного"; он говорит лишь то, что внушено ему Богом, который тогда и владеет им. Пророк способен предсказывать будущее; главная функция его — быть истолкователем Божественной воли, открывать в состоянии экстаза, энтузиазма или в состоянии вдохновения вещи, которые мыслительные его способности не в состоянии были бы открыть (Philo, l. с., §§ 52—53; De vita Mosis, II, 1; Duo de monarchia, Ι, 1; De justitia, § 8; Praemiis et poenis, § 9; Drummond, Philo Judaeus, II, 282; Hamburger, RBT, II, 1003, s. v. Religionsphilosophie).

Однако Филон не считает это выражением какого-либо чуда; по его мнению, человек всегда имеет возможность вступить в общение с Богом, а дар пророка может иметь всякий истинно добрый и мудрый человек. Составители Библии были преисполнены этого божественного воодушевления, а Моисей стоял в этом отношении выше всех других, бывших лишь спутниками или учениками Моисея (Drummond, Philo Judaeus, Ι, 14—16).

Представители талмудической литературы, таннаи и амораи, не дают нам систематизированного изложения своих взглядов на сущность пророчества. Однако очень много интересных замечаний о пророках и о пророчестве вообще разбросано среди гомилетических толкований и изложений библейского текста. Отметим наиболее яркие из них.

Пророческий дар, по мнению талмудистов, был присущ лишь тем, кто был физически силен, мудр и богат, — все пророки были действительно богаты (Нед., 38а). Каждый пророк отличался своими индивидуальными чертами, и в языке своем они обнаруживают влияние окружающей их среды. Так, Иезекиил подобен провинциалу, никогда не видевшему царя и вдруг попавшему в столицу; Исаия же, напротив, в своем пророчестве похож на жителя столицы, глаз которого привык к царскому величию (Хаг., 13б). Особое положение среди пророков занимает Моисей; истина, которую он получал, отражалась в нем, как в ясном зеркале, у других же — как бы в потускневшем зеркале (Иеб., 49б). "Нельзя порицать пророков за то, что, желая делать свою речь понятной и доступной народу, они не отказывались даже от антропоморфических уподоблений и сравнений, заимствованных у природы" (Мидр. Шохер-Тоб к Пс., I, 1; Pes. de r. Kah., 36a; J. Levy, Ein Wort über die Mechilta von. r. Simon, 21—36; Bacher, l. c., III, 191, прим. 4).

Во время откровения на горе Синае были даны все будущие пророчества (Schem. r. XXIII, 4), но Святой Дух, снисходивший на пророков, отличался степенью своею: одним пророкам было дано лишь на одну книгу, другим на две; были и такие, которые получили лишь на два стиха (Wajikra r., XV, 2. 15; ср. Bacher, l. c., II, 447, прим. 1). Порою пророчество зависело от характера того поколения, в котором жил пророк (Санг., 11a; Бер., 57а). Все записанные пророчества начинаются укоризнами, но их заключительные слова — слова утешения (Иер. Бер., 8d; Мидр. Шохер-Тоб к Пс., 4,8; Pes. de r. Каh., 116а); Иеремия в действительности не составляет исключения из этого правила. Обнародованы были лишь те пророчества, которые касались будущих времен (Мег., 14а). В связи с этим представлением талмудисты принимали, что во времена Илии среди Израиля жили множество пророков и пророчиц. Благополучие, предсказанное истинным пророком, должно наступить непременно; относительно же дурного предсказания нельзя быть уверенным, что оно исполнится, ибо Господь может переложить гнев на милость (Tanch. Wajera к 21,1).

По словам Иуды бен-Симона, Исаия получил непосредственное вдохновение, другие пророки получали его от своих предшественников (Pesik. de r. Kah., 125б и сл.). Один сборник Мидрашим позднего происхождения считает Исаию величайшим, а Обадию наименьшим пророком. Пророческие предсказания о будущих благах имели своею целью укрепить евреев в благочестии; но в действительности пророки сами постигали лишь частицу того, что ждет благочестивых в будущем (Koh. r. к I, 8).

По мнению Талмуда, если не указано место, где родился пророк, то следует понимать город Иерусалим (Мег., 15а). Традиция принимает, что в Израиле было всего-навсего 48 пророков и 7 пророчиц, пророчества которых сохранились, хотя вообще число их превышало в два раза число вышедших из Египта (ib., 14a). После разрушения первого храма пророчество стало уделом полоумных и детей, место же пророка занимает мудрец — который стоит выше пророка (Б. Б., 12а). Не только евреи, но и другие "народы мира", по мнению талмудистов, имели своих пророков, числом 7 (Б. Б., 15б); до построения Скинии Завета евреи не имели никакого преимущества перед ними (Wajikra r., I, 12); Моисей молился за исключительное в этом отношении преимущество Израиля (Исх., 33, 16; Schem. r., XXXII, 3; Бер., 7а). Пророки других народов получали вдохновение лишь ночью (Wajikra r., 1), и вообще они как бы стояли на известном расстоянии от Бога, дальше, чем еврейские. Наиболее видным представителем их Талмуд считает Билеама (Валаама). Пророчество в noталмудической литературе.

Благодаря многим противоречиям, царившим во взглядах талмудистов на сущность пророчества, р. Саадия Гаон вынужден был разобраться в этом вопросе. Ввиду возникшего мнения, будто пророчество вообще не есть необходимое явление, ибо одно из двух: или возвещаемая пророками мысль рациональна, тогда разум и без всякой помощи свыше раскрыл бы ее суть; если же она нерациональна, то вместе с тем она и непонятна, а следовательно, и бесполезна, — Саадия утверждал, что в Торе имеются элементы рациональные и полученные путем откровения. Последние требовали, естественно, вмешательства пророков, иначе человечество не знало бы их.

Что же касается первых, то пророчество являлось необходимым также и для них ввиду того, что ум человека слишком ограничен, а путем откровения знание передается гораздо быстрее (Emunot we-Deot, 12-е изд., Берлин). Наконец, разум открывает лишь общие принципы, предоставляя пророчеству частности. Так, напр., люди сознают долг благодарности, но, пользуясь одним разумом, они не могут знать наиболее соответствующие формы для выражения ее Богу. Вот почему пророчество и могло установить молитвословия, наиболее подходящее время для молитвы; то же самое следует сказать относительно установлений чистоты брака и т. п.

На вопрос, каковы признаки истинного пророчества, Саадия отвечает, что это — знамения, творимые пророком, удостоверяющие истину его миссии (ib., III, 4), хотя и степень вероятности исполнения предсказанного им также служит показателем, насколько он истинный пророк; без этого и чудо теряет свою убедительную силу. Бог открывал свою волю через людей, а не через ангелов, но это служит лишь новым доказательством величия Божественной истины. Если обыкновенные смертные избраны орудием Божественного откровения, то какая необычайная сила должна была быть проявлена им, а это служит доказательством для тех, кто слышал пророков и убедился, что Господь действительно говорит их устами.

Чтобы обойти все затруднения, возникающие от антропоморфического представления о том, что Господь говорит и появляется так, что Его можно видеть и слышать, Саадия прибегает к гипотезе о существовании специальной эманации, созданной Богом с этой единственной целью — служить для вдохновения пророков (ib., II, 8). Таким образом, Саадия отрицает в процессе пророчества действие известного умственного и духовного состояния.

В некоторой мере и Бахья ибн-Пакуда согласен с Саадией в том, что касается доказательств недостаточности одного разума и необходимости откровения. Человеческая природа двойственна, и без помощи пророчества разум сам по себе не мог бы достичь абсолютной истины. Бахья еще более, чем Саадия, развивает ту мысль, что чудеса служат доказательством истины пророчества (Chobot ha-Lebabot, III, l, 4). Но в то же время он согласен, что благодаря душевной чистоте и совершенству разума можно достигнуть высших условий познавания, доступного человеку, и что можно "сделаться любимцем Бога" и приобрести высшую силу, дающую возможность "видеть самые возвышенные вещи и проникнуть в самые глубокие тайны" (ib., X; Kaufmann, Die Theologie des Bachya, 228, Вена, 1875).

По мнению Соломона ибн-Гебироля, пророчество является высшею ступенью познания, когда душа соединяется с духом вселенной. Этого можно достигнуть постепенно, переходя с одной степени совершенства на другую, более высокую, пока человек не достигает Источника Жизни и не соединяется с Ним (см. Sandler, Das Problem der Prophétie, 29, Бреславль, 1891).

Иуда Галеви приписывал пророчество свойству Палестины как таковой, почему эта страна и является, по его мнению, תמדא תלגםמה עדאה и האובנה (Cuzari, I, 95), а Израиль, как житель страны, и есть народ П., сердце всего человечества, причем его величайшие люди и суть сердца этого сердца (ib., II, 12). Аврааму пришлось перекочевать в Св. Землю, чтобы сделаться способным воспринимать Божественное слово (ib., II, 14). Этому взгляду противоречит тот факт, что Моисей имел откровение и вне Палестины, почему Галеви и спешит оговориться о существовании "великой Палестины" — колыбели пророчества. Это дар свыше, который не может быть заменен никакими философскими размышлениями, он один в силах побудить человека пойти на жертвы и даже на смерть. Нет сомнения, что пророки "узрели" Бога и "говорили" с ним, в чем Галеви и видит различие между "богом Авраама и богом Аристотеля" (ib., IV, 16). Бог дает пророку новое внутреннее чувство, "скрытое зрение" (הרתםנ ןיע), благодаря которому пророку доступны самые глубокие тайны (ib., IV, 3).

Доказательством истины пророчества служит также единомыслие пророков в основных вопросах нравственности. Для того чтобы пророки не приняли воображения за истинное видение, от них требовались чистота поведения, свобода от страсти, уравновешенный темперамент, созерцательная жизнь, горячее стремление к высокому и почти полное растворение в Божестве. На лиц, удовлетворяющих этим условиям, изливается Божественный дух П. (ib., V, 12).

Это "излияние", или "излучение", имеют в виду пророки, говоря о "Славе Божьей", о "Божьем лике", "шехине", "огненном облаке" и т. д. (ib., IV, 3). Его иначе можно назвать "Божественным", или "лучезарным", светом. (ib., II, 14). Такой вдохновенный П. и является советником, увещевателем народа и, подобно Моисею, и законодателем его (ib., II, 28).

Иосиф бен-Яков ибн-Цаддик считает пророчество эманацией духа Божьего, сосудом которого могут быть все без исключения (Olam Katon). — Первым еврейским ученым, признававшим, что пророчество является выражением естественного предрасположения и приобретенного познания, был Авраам ибн-Дауд, приводивший его в связь со снами (см. Бер., 57б). Как приверженец Аристотеля, он признает "активный интеллект" для объединения естественного со сверхъестественным. Известную роль в пророчестве он приписывает также "воображению".

В пророчестве он различает две ступени проникновения, имеющие, в свою очередь, другие подразделения: видения П. во сне и наяву. В первых преобладает воображение, во вторых руководящая роль представлена "активному интеллекту" (Emunah Ramah, изд. Weil, 70—73). Воображение и производит действующие на чувства образы и аллегории, в которые облекаются полученные пророком вести. Чем более лицо преуспевает в обуздании своего воображения, тем яснее откровение выражается словами, свободными от образов и аллегорий. Внутреннее размышление сильно в пророчестве, полученном наяву. Палестина была для Авраама страною П., а израильтяне являются предопределенным для пророчества народом. Среди Израиля пророческой силы могли достигнуть все ведущие чистую, нравственную жизнь. Пророчество доступно всем, так как все в руках Господа и он может одарить им всякого.

Маймонид излагает три мнения о сущности пророчества: 1) взгляд массы, согласно которому Господь может избрать в пророки кого угодно, даже самого невежественного человека; 2) взгляд философов, рассматривающих пророков как нечто, соответствующее известной степени совершенства, присущего человеческой природе, и, наконец, 3) взгляд, которому нас учит Св. Писание и являющийся одним из принципов нашей религии. Это последнее мнение совпадает почти во всем со вторым, хотя и не вполне, ибо, говорит Маймонид, мы верим, что, хотя человек и одарен всеми способностями, необходимыми для того, чтобы стать пророком, и вполне подготовлен к этому, он может и не быть действительным пророком, так как в данном случае воля Божья является решающим моментом. В этом и состоит чудо, по словам Маймонида.

Тремя необходимыми условиями для того, чтобы быть пророком, являются: внутренняя высшая сила воображения, нравственное совершенство и умственное совершенство, достигаемые путем упражнения. Эти способности развиты в различной степени у отдельных лиц, а соответственно этому различаются между собою и силы пророческого дара.

Влияние активного интеллекта отражается у пророков и на их мыслительной способности, как и на их силе воображения. Пророчество как эманация Божественного существа передается через посредство активного интеллекта человеческой мыслительной способности, а затем его способности воображения. Оно никоим образом не может быть приобретено человеком, как бы высоко он ни стоял в своем умственном и нравственном развитии.

Затем Маймонид излагает следствия, возникающие благодаря отсутствию или преобладанию какой-нибудь из способностей, и разбирается в условиях, в силу которых дар пророчества может быть утрачен. По мнению Маймонида, в пророчестве имеются 11 ступеней, причем Моисею отводится особое место (Moreh, II, 32—48; Jad, Jesode ha Torah, VII, 6). Исаак Арама, автор "Акеда", считает взгляд Маймонида нееврейским — так как пророчество было всегда явлением чудесного. Против Маймонида был и автор "Ikkarim" — Иосиф-Альбо (Ikkarim, III, 8), согласный с ним лишь в его взглядах на пророчество Моисея.

Исаак Абрабанель (к Быт., XXI, 27) утверждает реальность видений пророков, которые Маймонид приписывал силе их воображения. Отметим еще мнение Герсонида, который считает, что сны не являются пустой игрой фантазии; не фиктивна и сила предсказателей, которым недостает лишь одной существенной черты пророчества — мудрости. Пророчество непогрешимо, ибо оно является эманацией всенаблюдающего, всеконтролирующего, всемирного активного интеллекта, в то время как знания предсказывателя являются действием "частного" сферического влияния или духа на воображение его (Miichamot ha-Sc для объединения естественного со сверхъестественным.

Известную роль в пророчестве он приписывает также hem, II). Хасдаи Крескас считает пророчества эманацией Божественного духа, влияющей на мыслительные способности, безразлично, соединены ли они или нет с силою воображения (Or Adonai, II, 4, 1). Новейшие еврейские теологи сравнительно мало что дали в этом отношении, и большинство катехизисов довольствуется изложением взглядов Маймонида (см. Einhorn, Ner Tamid. Ср.: A. Schmiedl, Studien über jüdische Religionsphilosophie, Вена, 1869; Neumann Sandler, Das Problem der Prophetie in der jüdischen Religionsphilosophie, Бреславль, 1891; Emil Gr. Hirsch, Myth, Miracle and Midrash, Чикаго, 1899 [По J. E., X, 215—219].

Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter