«Когда я усердно восхожу на гору… если кто Аарон, пусть взойдет вместе со мною и встанет рядом, но пусть смирится с тем, что ему следует оставаться вне облака. Если кто Наддав или Авиуд или один из старейшин, пусть взойдет, но встанет вдали, в соответствии со степенью своего очищения. Если кто один из толпы и из недостойных такой высоты и созерцания, если он нечист, пусть вовсе не приступает, ибо это небезопасно…»[67].
Таким образом, настоящим богословом может быть только «Моисей», - гностик (знаток) и теоретик (созерцатель), все остальные находятся на различном «расстоянии» от него в зависимости от степени своего очищения.
Святитель полагает, что для богословствования необходима не столько начитанность и образованность, сколько смирение и скромность. Но скромность и смирение не внешние (внешнее может быть обманчивым), а то внутреннее устроение человека, то, как он живет перед Лицом Бога. Смиренномудр тот «кто умеренно говорит о Боге, кто знает, о чем сказать и о чем промолчать, в чем признать свое неведение, уступив слово имеющему на него право; кто признает, что другой может быть более духовным и более преуспевающим в умозрении; стыдно… доказывать смирение и сознание собственной немощи мозолями на коленях, потоками слез, также постничеством, бдением, возлежанием на голой земле, трудом и всякими знаками уничижения, а касательно учения о Боге - быть самовластным и самоуправным, ни в чем никому не уступать… тогда как здесь смирение не только похвально, но и безопасно»[68].
Характерная особенность в богословии святителя Григория - апофатический подход к проблеме богопознания (впрочем, такой подход свойствен и многим другим Восточным Отцам). Бог по своей Сущности непостижим для человеческого разума и, следовательно, не может быть описан, выражен в категориях тварного мира. Святитель Григорий Богослов говорит, что истинное благочестие заключается «не в том, чтобы часто говорить о Боге, но чтобы больше молчать»[69]. Бог открывается человеку через молитвенное соприкосновение с Ним, которое происходит при глубоком молчании ума. Когда все человеческие слова исчерпаны, тогда «открывается возможность для встречи с Богом на той глубине, где слова уже не нужны, где они просто становятся излишними»[70].
Но святитель Григорий Богослов не был безоговорочным поклонником апофатического богословия (каким был святитель Григорий Нисский), хотя использовал его чаще всего. Он думал о практической пользе своей проповеди, поэтому, чтобы привести человека к Богу, о Нем нужно говорить; говорить не только, отрицаниями, но, и утверждениями, несмотря на то, что никакое утверждение о Боге не может быть исчерпывающим. Метод катафатического богословия есть лишь дополнение к апофатическому методу, но без этого дополнения апофатический метод ведет в никуда. «Любопытствующий о природе Сущего не остановится на том, чем Он не является, но к тому, чем Он не является, добавит и то, чем Он является. Ведь легче что-то одно постичь, чем все по отдельности отрицать; добавить, чтобы через исключение того, что не есть Бог и утверждение того, что Он есть, сделать то, о чем мыслит, более доступным пониманию. Ибо говорящий о том, чем что - либо не является, и умалчивающий о том, чем оно является, подобен тому, кто, спрошенный сколько будет дважды пять, отвечает «не два, не три, не четыре, не пять, не двадцать, не тридцать…», но не говорит, что это будет десять, и не останавливает ум вопрошающего на самом искомом. Ведь намного легче и короче показать, что не есть предмет, объяснив, что он есть, чем, исключая то, что он не есть, показать, что он есть»[71]. Святитель Григорий Богослов считает, что положительное утверждение о Боге может «остановить ум», тогда как непрерывное отрицание может увести ум от Бога.
Святитель Григорий подчеркивает, что христиане имеют дело не с «неведомым Богом» Ветхого Завета (ср. Деян.17, 23), но с Богом, открывшемся, как Воплощенное Слово. Воплощение Слова дает возможность человеку говорить о Боге утвердительно. «…Воплощение Слова – центральное событие откровения, давшее возможность возникновению, как иконографии, так и богословия»[72] - утверждает В. Н. Лосский.
Человеческое слово не в силах выразить Бога, но может вести к Нему; разум человека не способен понять, постичь Бога, но он способен приближаться к Нему. Поэтому святитель Григорий считал своей главной задачей служение Слову словом. «Это приношу я Богу, это посвящаю Ему – то единственное, что я сохранил для себя, чем только я и богат. Ибо от остального я отказался по заповеди Духа и на драгоценную жемчужину променял все, что когда-либо имел, и стал – лучше же сказать, хотел бы стать – тем великим купцом, который за малое и абсолютное тленное купил великое и неразрушимое; одно лишь слово удерживаю за собой, как служитель слова (выделено нами – А. С.), и никогда по своей воле не пренебрегу этим стяжанием, но хочу его, люблю и радуюсь о нем больше, чем обо всем остальном, о чем радуются многие; его делаю я другом всей жизни, добрым советником, собеседником, руководителем на пути к высшему, усердным помощником в борьбе. И поскольку презираю всякое низменное удовольствие, все влечение мое обращено после Бога на слово (выделено нами – А. С.), лучше же сказать, на самого Бога, так как, к Богу ведет оно при помощи разума, через который только и воспринимается поистине и сохраняется и возрастает в нас Бог»[73]. «Итак я буду говорить, ибо призван к этому»[74]. По мысли святителя Григория богословие должно быть «боговдохновенным», оно должно быть не человеческим словом, но словом Духа, произнесенным человеческими устами. «Я – орган божественный, орган словесный, орган, который построил и на котором играет добрый Художник – Дух»[75]. Лишь после того, как умолкает человеческое слово и в душе человека начинает говорить Дух, начинается подлинное Богословие.
