Таким образом, невозможно стать нравственным (добрым) человеком, достичь спасения и вечной жизни без непрерывного духовного совершенствования, требующего аскетического подвига. Облечение в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины (см. Еф. 4, 24) реально может осуществиться не иначе, как путем отложения прежнего образа “жизни ветхого человека, истлевающаго в обольстительных похотях” (Еф. 4, 22). Для осуществления Евангельских норм жизни человек должен бороться против греха – притом “до крови” (Евр. 12, 4). Борьба со страстями и победа над ними составляет необходимую обязанность, задачу и цель земной жизни человека. Без чистоты от страстей душа не врачуется от греховных недугов и не приобретает славы, утраченной преступлением. И это, собственно, потому, что страсти служат преградою сокровенным добродетелям души. В противоположность добродетелям, которые свидетельствуют о нормальном состоянии души, страсть является аномалией, недугом или болезнью души. Отсюда вытекает основное аскетическое требование подвизаться против всякой страсти, пока человек не достигнет цели благочестия. Ничего не следует добиваться с большей настойчивостью, как своего освобождения от болезней души и страстей. Следовательно, бесстрастие служит началом и основанием добродетельной жизни. Прежде необходимо выйти из ветхого мира страстей, а потом уже вступить в новый мир духа. Ходить путем Христовым человек может лишь в том случае, если он умертвит ветхого человека, или страсти. Вот почему подавление и искоренение страстей фактически составляет преимущественное содержание и ближайшую непосредственную цель подвижнического делания.
Христианство с истоков своего исторического бытия, в учении Самого Господа и Его Апостолов, сразу же и недвусмысленно провозгласило себя религией аскетической. “По отеческому пониманию, под именем аскетизма, в самом кратком определении его, разумеется “совершеннейшее христианство”… Мысль об отношении аскетизма к христианству заключается в слове “христианство”. Выражается это отношение в тожестве или совпадении аскетического идеала с общехристианским идеалом святости”[14]. Другими словами, аскетизм не есть удел немногих избранных, но есть непременное и необходимое условие подлинно христианского жития, поскольку каждый христианин, обязан быть подвижником – “аскетом”. Поэтому в Священном Писании Нового Завета “под “аскетизмом” разумеется деятельное осуществление религиозно – нравственного совершенства, путем напряжения всех телесных сил христианина, посредством борьбы с различными препятствиями, точнее сказать, - в этом понятии мыслится самый процесс, а также вспомогательные приемы или в целой и полной своей совокупности, или же по преимуществу некоторые из них взятые в отдельности, например, молитва, телесные подвиги и лишения”[15]. Такой “процесс” можно назвать жизнью во Христе, с Христом и ради Христа, то есть житием христианским.
Совсем другое отношение к аскетизму в католичестве. Католическое богословие отожествляет “аскетизм” только с монашеством, стремящимся к достижению высшего евангельского совершенства. Христиане же не – монахи, исполняя только заповеди, к аскетизму не обязываются. Если от них и требуется некоторая степень аскетизма, то лишь минимальная. Таким образом, по католическому учению, аскетизм является выполнением, так называемых, “евангельских советов”, но не требуется христианскими заповедями; аскетизм – выполнение не должного, а сверх должного.
Само же понятие об аскетизме, о духовной жизни, в католичестве, со времени раскола, сильно исказилось. Вот что пишет по этому поводу святитель Игнатий Брянчанинов: “Большая часть подвижников Западной Церкви, провозглашаемых ею за величайших святых – по отпадении ее от Восточной Церкви и по отступлении Святого Духа от неё – молились и достигали видений, разумеется, ложных. Эти мнимые святые были в ужаснейшей бесовской прелести. Прелесть уже естественно воздвигается на основании богохульства, которым у еретиков извращена догматическая вера. Поведение подвижников латинства, объятых прелестью, было всегда исступленное, по причине необыкновенного вещественного, страстного разгорячения. В таком состоянии находился Игнатий Лойола, учредитель Иезуитского ордена”[16]. Далее святитель Игнатий говорит о книге знаменитого католического подвижника Фомы Кемпийского “Подражание”: “В книге жительствует и из книги дышет помазание лукавого духа, льстящего читателям, упоевающего их отравою лжи, услажденною утонченными приправами из высокоумия, тщеславия и сладострастия. Книга производит сильное действие на кровь и нервы, возбуждает их, - и потому особенно нравится она людям, порабощенным чувственности… Высокоумие, утонченное сладострастие и тщеславие выставляется книгой за действие благодати Божией”[17]. Таковы наставники подвижничества в католичестве. Их духовный опыт уже нисколько не похож на единый опыт святых единой Вселенской Церкви.
В протестантстве и лютеранстве отрицается самое “существование “евангельских советов” в отличие от заповедей, - не признает важности и даже законности, правильности монашества, считает его, а равно и аскетизм, явлением, противным самому духу Евангелия”[18].
В религиях Востока, в частности в буддизме, есть понятия, на первый взгляд, похожие на христианские; есть учение о грехе, о страстях и так далее. Существует строгий аскетизм, но цель его совсем иная. Самоумерщвление, искоренение страстей – это лишь путь к нирване, к небытию. В этом смысле христианский аскетизм, в отличие от буддийского, есть утверждение жизни в Боге и любви. Человек, искореняя страсти, становится личностью. И потому, восстанавливая через очистительный подвиг аскезы образ Божий в себе, человек служит исцелению всего мира, его возвращению к той славе, которой Бог отметил и увенчал свое творение.
Итак, нравственность и аскетизм неотделимы друг от друга. Как христианство является солью для всего мира, так аскетизм является основой человеческой нравственности. Соответственно, при ослаблении аскетического идеала в христианах наступает нравственный кризис всего общества. При возвращении (через покаяние) к аскетическому идеалу восстанавливается жизнь общества.
